Игра (рассказ в 3 страницы)

	Автор: Я Тим Маказаров 0
Чем чаще Вы делитесь стихами в соцсетях и блогах, тем больше Вас читают!

Рома был ментом в маленьком городишке, почти деревне. Только был он на самом деле совсем не тем, что могло представиться при слове «мент». Он был невысокий, коренастый, плотный и очень добродушный. Все это вместе делало его похожим на эдакого милого медвежонка. Да и то сказать – мент! С преступниками он дела не имел, даже в патрули не ходил, а служил при своем отделении водителем да иногда кое-какую бумажную работу исполнял. А по правде-то и все менты в этом городке были, хоть и не такие миловидные, но по натуре незлобивые, доброжелательные и даже, насколько возможно, честные.

На досуге Рома любил заниматься спортом, потому что больше заниматься было нечем. Особенно ему нравился и неплохо удавался баскетбол. Людей на площадке бывало много, и игра была веселая. Приходили и девочки, и немало – все больше школьницы или студенточки. Девочек не обижали и не чурались, играли почти как с ровней, к тому же игра допускала некоторые вольности. Например, столкнувшись в беготне, можно было таким как бы извиняющимся жестом приобнять, подержать секунду-две приятное хрупкое тело в своих мужичьих руках.

Вот уже несколько месяцев приходила играть одна девчонка, на вид лет восемнадцати–двадцати, но вроде как с образованием уже и работает. Говорит как-то очень складно, да и по всему виду – неместная. Все знают, что замужем, но где муж – неизвестно, живет одна, и как ее вообще занесло сюда – для всех загадка. В игре она почему-то, если выпадало быть в противоположной команде, обязательно играла персонально против Ромы, резво бегая за ним по всей площадке и размахивая руками, не давая прицелиться или отдать пас. Иногда между ними завязывалась ожесточенная и в то же время радостная борьба за мяч, и тогда руки и ноги сплетались как попало, и все это было невинно и одновременно волнительно. А когда играли в одной команде, то для паса она окликала его не иначе как Ромашкой, ничуть не стыдясь такой ласки при таком количестве людей.

Однажды утром они случайно встретились у продуктового. Она выходила с пакетами, которые, по-видимому, несла с трудом. А он как раз на служебной машине.

– Привет, – говорит, – скупляешься? Может, тебе помочь?

– Здравствуй, – отвечает, – Ромочка, здравствуй, родименький. Помоги, конечно, золотой ты мой, помоги, яхонтовый.

Рома немножко оторопел. Чудная-то она чудная, это понятно, но это что-то уж совсем. Усаживает в машину и спрашивает:

– Ты чего?

– Ох, лукум ты моего сердца! И сама не знаю, чего, а милый ты человек, добрый – это сразу видать, – вот и полюбила я тебя сердцем простым, искренним, как брата родного!

Захлопнув дверь и обходя машину до водительского места, Рома пытался сообразить, что все это значит. Говорит – улыбается, а смотрит нежно. Не поймешь – то ли смеется над ним, то ли так оригинально подкатывает. И ведь пока говорила до «сердца простого», Рома успел подумать: «Ох и блядь! Замужняя ведь». Но когда упомянула брата, его обидно кольнуло. Все же не такой, не братской любви ему, видимо, хотелось.

Путь был недолгим, но она успела уж и стихи ему прочитать. Он ничего не понял, но показалось красиво. И даже некоторые слова как бы тем слаще были, чем непонятнее. Высаживая у дома, он не смотрел на нее и попрощался как-то невнятно даже для самого себя.

А вечером Рома напился. Нет, любителем выпить он не был, но именно этот день был Днем рождения начальника, и не выпить было никак нельзя. Но даже и для такого солидного случая напился он уж больно изрядно. И когда с гулянки все расходились по домам, он понял, что пойдет, конечно, к ней.

Идя по плохой и неосвещенной дороге, он растил в себе какую-то горькую и этой же именно горечью сладкую решимость. Мысли и чувства его были пьяные, неясные, одна только мысль поддавалась более, менее выражению: «Ну и пусть замужняя! Ну и что, что блядь?»

Подходя к калитке, он на секунду испугался, что сейчас залает собака: казалось, что этот лай расскажет всем, что вот, он пришел к ней. Но было совсем тихо, и он понял, что собаки нет, и тут же это показалось совершенно естественным. Это у нормальных, порядочных людей во дворе обязательно собака, а ей, такой, зачем?

Так что он сам открыл калитку и, пройдя в пахучей темноте сада к дому, постучал. Шагов слышно не было, но через несколько мгновений прозвучало испуганное, но желающее казаться суровым: «Кто?»

– А это я – Ромашка, – голосу он придал, сколько мог, развязности.

После короткой паузы дверь открылась. За налетом удивления в ее лице была глубокая усталость и даже, пожалуй, несчастность, и оно казалось намного старше, чем раньше. Она ничего не говорила, а он сказал:

– Вот я и пришел на чай, – как будто она давно приглашала его на чай, но прошел почему-то не в кухню, а прямо в спальню и сел на не заправленную кровать.

Выйдя из первого ступора, она вбежала за ним и словно даже с искренним возмущением воскликнула:

– Да ты что! – в уличной одежде на постель!

Пьяный добряк Рома ухмыльнулся, как несчастный и пропащий человек, и начал было раздеваться, но тут она переменила тон и с издевательским «что это Вы, батенька, удумали» схватила его довольно грубо за шиворот, силой подняла его, обмякшего, на ноги и стала уверенно выталкивать к выходу. Вытолкав, наконец, за порог, сказала:

– Сию же минуту иди домой и ложись спать.

Потом улыбнулась как-то насмешливо-сожалеюще, погладила по щеке и добавила:

– На баскетболе увидимся.

Дверь закрылась.

Рома еще некоторое время стоял, растерянный, по-прежнему ухмыляясь. Потом вдруг в один миг помрачнел, плюнул под ноги и сердито зашагал домой.

Утром было стыдно. И днем было стыдно. И даже вечером было так стыдно, что он не пошел на площадку, хотя брат звал его со всем юношеским напором. Не пошел он и на следующий день. Но поскольку делать больше было решительно нечего, на третий день он скрепился, сделал вид, прежде всего перед самим собой, что ничего особенного не случилось, и пришел играть. Она вела себя совершенно обыденно, и все пошло по-старому. Только он старался попадать в одну с ней команду – чтоб хотя бы не сплетались в борьбе их руки и ноги.