16+

Скоро день рождения

okuznetsov
13 Июн  (41)
kiriproh
13 Июн  (35)
Маргарита Василев...
13 Июн  (23)
Чужая
14 Июн
Whiskey
15 Июн  (67)
skeele
15 Июн  (47)
manu11
15 Июн  (44)
levious
15 Июн  (41)

Лента новостей RSS

RSS-материал
Последняя новость    С Новым Годом, Стихослов!

МЫ ВАМ РАДЫ!

Очень хочется почитать Ваши стихи и высказать о них мнение. Пожалуйста,
добавьте стих
Хочется пообщаться в блоге и почитать Ваши мысли, пожалуйста,
Или добавьте запись в блоге
Будем рады, если Вы напишете пару комментариев на стихи на сайте.
Вам всего лишь нужно зарегистрироваться
(логин-email-пароль)

Сборник первый

Автор:
Ванюр

0

   Чем чаще Вы делитесь стихами в соцсетях и блогах, тем больше Вас читают!

 



Поздние слова

 

                            Александру Васильевичу Терентьеву,

                                                           солнечному человеку

 

В нас самое умное заблуждение –

                   вера в причал бессмертия,

и потому будущее ставим рядом с настоящим,

                            как ложку возле тарелки,

уверенные в правоте ежедневных поступков.

У Бога своя логика: он не гадает на кофейной гуще.

Ему не по нраву стремление подобия

                                      сравняться с ним.

Если бы я в то время не сверял часы по будущему,

мы бы встретились,

                                Васильич!

Ты, как и я, скучал по беседе,

         где душа, обняв родственную душу,

искренне распахивается,

         словно послегрозовое небо с искрящимся солнцем,

и беседа превращается в ласковый полдень,

         когда наиболее тонко чувствуешь

                            полноту бытия.

Теперь между нами – равнодушная вечность.

Суть не в том, что мы разделены тем,

         за чем не видно лица, не слышно слов

и не знаешь, кто где находится.

Это планида всех живущих.

Боль истины в том,

         что беседа так и осталась ноющей мечтой.

Ты, наверное, уже предстал перед Тем,

         чья вечная любовь обжигает человека жизнью

и остывшего

                   снова берёт под своё крыло;

познакомился с моими родителями,

как и ты,

         детьми Христа;

обнял боевых друзей,

                   из той, Великой войны?

Мне тоскливо,

                   Васильич,

                            что ваше легендарное племя

                                      тихо уходит в небесное царство,

и после вас остаётся пугающая пустота,

будто с вами вместе уходят совесть и добро,

                   и территории былой Великой страны

уготована участь

         озлоблённого бессовестного пространства.

И никто из нас не видит,

                   как покаянная мельница вечности

размалывает наши поздние раскаяния.

 

Спасибо, Васильич,

                            что ты был…

Встретив тебя, я в который раз убедился:

                   как редки солнечные люди!..

 

                   ***

 

 

Язык детства

                   

Пытаюсь и никак не могу вспомнить,

на каком языке я тогда говорил,

если он был понятен всем.

 

По утрам я всегда улыбался солнцу,

когда оно дотрагивалось моих щёк

также нежно, как мама,

и мы с ним о чём-то тихо шептались.

 

На огороде пупырчатые огурцы

играли со мной в прятки,

хихикая под широкими листьями,

но потом сами выходили навстречу.

 

Как стыдила меня ласточка,

когда я бросил в её гнездо комок  грязи!

От жёстких справедливых упрёков

я был краснее помидора.

 

В старом саду, на проталине,

я здоровался с первыми подснежниками.

Цветы пахли снегом, небом, весной

и были удивительно приветливыми.

В их компании я пропадал часами.

 

В жаркие дни, во дворе, ко мне подходила

большая-пребольшая свинья

(мама всё боялась, как бы она не съела меня!)

и заискивающе похрюкивала возле уха.

С первых же прикосновений моей ладошки

хавронья грузно ложилась на землю

и замирала от удовольствия.

 

В те годы я только-только притрагивался

к острым краям незнакомого мира.

Он с удивлением смотрел на человечка

и понимал его, потому что тот говорил на языке души.

 

С тех пор я всю жизнь ищу забытый разумом язык,

чтобы быть понятным миру

и словами доносить очарование жизни

до отзывчивых сердец.

 

                   ***

 

 

Бунт высокомерного  компьютера

 

Сломана классика старой альма-матер:

                                  дескать, не тот научный фарватер,

и по современным меркам она не добирает ума.

Из недр недовольной математики вышли к нам

чудовищные уравнения и диктуют правила игры –

вселенский компьютерный вождь

собирает под знамя своё легионы интеллекта.

Ньютон и Лейбниц, конечно, мудры,

но их ПК смущённо игнорирует – и Гейтс

                                                                    впереди.

В зеркале современных сил

согласно козыревскому эффекту

ехидный талант засекреченных гениев,

              по новой монтирующих наклон земной оси,

планово породил,

как беговая дорожка олимпийцев из Кении,

жажду любопытства всемирной замочной скважиной.

Пыль силиконовой долины

     плавно ложится на мозг человечества –

и ничего тайного, и ничего важного –

и все незнайки – в интеллектуальные исполины

за пределами и внутри отечества.

Знания – это нагруженные извилины.

О наркота познания! – ненасытность любви и обмана.

Возможно, небесная манна?

За микрорастром экрана – невидимый ум.

Горе жить без ума, но не лучше и с умом.

Насилуя клавиатуру наобум,

моё куцее образование спотыкается об него зло и легко.

                                                   И вместо победы – разгром.

Он заигрывает со мной и в то же время

                                                   закрывает двери в свой дом.

Он ни разу не пригласил меня

                                           на дружескую беседу. Не внемля

просьбе, он обзывает бедняком

любого из землян, кто проигрывает ему умом.

Его программа понимания закрыта на замок.

                                                Он артачится, не подаёт руки.

Виню себя, думая о нём.

Сужаю поиска круги.

                                    Он иногда болеет точно я,

                                                 ругая тяготы земного бытия.

Незаметно подчиняя меня к себе,

он частично подчиняется мне.

Он, как египетский скарабей,

                                                  горя от тайны,

                                                               целомудренно нем.

Он вроде бы знаком аж сто лет,

но другом его не назовёшь.

Он помогает мысли обнажиться догола,

                   исторгая вменяемый свет,

          он же высвечивает ложь,

сводя её на нет.

Я пытаюсь мысли свои втолкнуть в чужую голову,

ещё не испорченные – девственные и комолые.

Я вхожу царственной особой в музеи, дворцы, храмы.

Я, не отрывая зада от стула,

                                       под ровную ноту вентиляторного гула,

карабкаюсь на Эверест и спускаюсь к покойному «Титанику».

Трагедии и драмы,

                               вознесённые праведником и хамом,

ищут благовоспитанных мест,

                                 как вечно гонимые из-за мести странники.

Сгущается непонимание ближнего.

Щетинится дружба,

                            сторонясь гордыни:

                                               каждый сверчок знай свой шесток.

Просят подлецы у компьютерного всевышнего

                                                               благословения на власть.

Первоначально задуманная твердыня

вся в трещинах от воровства.

Перебору кровосмесительного родства

                                                             не поможет никакая мазь.

Ему во всех земных порталах настежь открыты двери.

Выхватывая единицы из гущи,

из недр человеческой тьмы,

          слепой от переизбытка гордости,

          всесведущий и всемогущий,

          накрыв нас покрывалом покорности,

он говорит победоносно: «Иду на вы!»

 

                   ***

 

В родной деревне

 

Приходит время, и голова гудит от разбойного гама,

и я, отвращаясь от сонмища людей,

приезжаю сюда врачевать тишиной

                                      городскую хворь.

В опекаемой ангелами пространстве

дурные мысли и дурная кровь не живут.

И когда на сеновале спозаранку

меня бесцеремонно будит петух,

я не ругаю его как соседа,

решившего ночью послушать музыку,

а молча наслаждаюсь мелодией вечности,

словно «Маленькой ночной серенадой».

Исцеление – вроде рождения:

                            в новом свете старый мир.

По-другому

                   лежишь на здоровой траве и созерцаешь небо,

                   похожее на огромный голубой тюльпан;

                   проходишь под спокойными чистыми деревьями,

                   беря в подарок их силу;

                   веришь тропинке, идущей через спелое поле,

                   как любимой сказке…

Голоса людей приравниваешь к голосам птиц,

и тебе хочется слушать их до бесконечности.

Печально смотришь на линию горизонта,

будто ждёшь появления знакомых тебе слов.

Твоя беззащитность перед неизвестностью –

         испуг заострённого сознанья,

         итог накопленной мудрости.

Ты, осознавая тайну беспределья,

                   по-мальчишески сердишься на ветер

(якобы он застилает горечью глаза),

без лишней сентиментальности глядишь

                            на неизбежность,

         идущую тебе навстречу,

и чувствуешь себя как в весеннем саду.

 

                   ***

 

Веники

 

Я.

Мама.

Август.

 

Полевая тропинка

                   собачкой

бежит впереди.

Ровное солнце под цвет ближней осени.

Небо отдыхает от облаков

и нежит голубизну.

Земля пахнет мамой.

 

Под свои надоедливые расспросы

я грызу подарок яблочного Спаса.

За спиной у нас вязанки

                   сладкой полыни.

Моя по возрасту –

                            маленькая.

 

         Какие душистые веники

         мама навяжет на зиму,

         как они чисто будут мести в избе,

         как их будут с охотой щипать

         озорные зимние ягнята –

         мои друзья по играм! 

         Не обойдутся игры     

         без кошки Маньки.

         Бабушка Алёна, не забывая прясть,

         будет нас ласково ругать за беготню

         и стыдить Маньку за возраст.

         А за окном будет огромная белая зима,

         похожая на тётю Дуню –

         большую и сердитую.

В своих мечтаниях я сажаю за стол

         отца и деда Фаддея крошить самосад

         и рассказывать забавные истории;

         заставляю себя скатиться

         на лыжах с самой крутой горки…

Под размеренные шаги

я раскручиваю фантазиями грядущее,

чтобы потом чаще всматриваться в себя,

удивляться и грустить по ушедшей сказке,

где неизменны и бессмертны

                   моё мгновенное детство,

                   моя мгновенная мама,

                   тот мгновенный август…

 

                   ***

 

Следы

 

Жизнь отсюда вытекает незаметно,

как предательский ручеёк из озера.

Что же я тогда ищу в умирающей деревне,

в царстве озоновой тишины?

И не бессмысленно ли надеяться

на трепетные находки

в испепелённой временем памяти?

 

Влекомый бессмертной трелью

вхожу в ту сиреневую даль,

срисованную детским взглядом, –

радужную радость пустоты.

 

Там, как и прежде, правит бессмертье.

В детстве – родные любимые лица,

вещи, события, чувства –

кажется, всегда пребудут с нами.

Не потому ли ребёнок

переполнен счастьем жизни,

как весенний озорной ручей?

 

Из-за крайней избы выходит любовь.

Девушка-недотрога – сестра Несмеяны,

виновница первых рифмованных строк.

Она живёт на созвездии Кассиопеи.

Не зря же она ночами меня заставляла

любоваться её будущим домом!

 

Друзей далёкие лица…

Вряд ли при встрече узнаешь тех,

по ком всю жизнь искренне скучал.

Многих больше никогда не увидишь:

жизнь коротка, а разлука незаметно

переходит в смерть.

За деревней ветер треплет

вихри спеющей ржи,

заодно умело понукая

ленивое облако-лошадь.

Всё та же трель жаворонка в зените,

всё тот же мир вокруг – живой и вечный.

Все те же чувства, мысли все те же,

но всё это не для меня и без меня…

Что же я тогда ищу в умирающей деревне,

в царстве озоновой тишины?..

 

                   ***

 

Эра нулей

 

Здравствуй, Солнце,

                                 главный нуль,

достойно завершающий арифметику личной системы!

Скажи: откуда твоя сила,

                            сгибающая спины огромных планет

и держащая под контролем своё беспокойное стадо?

Я знаю, ты не тот, кто обнуливает без сожаления

                            громадные суммы достигнутых побед,

пытаясь безумным предательством увековечить имя

                   в похвальных речах и долгих проклятьях.

Это они, людишки – досадная белковая накипь,

                            нолики меньше ноздрей крысёнка,

                                в темноте злой гениальности

нарезают скорбное счастье голодным рабам,

                            якобы подражая твоему великодушью.

Кто они,

         земные правители миллионов судеб,

                   вознесённые неизвестно кем

                            на троны, запретные для них, –

рождённые без любви дети богов

                            или кратковременные друзья сатаны,

запросто претворяющие белые струи добра

                                                        в чёрные стрелы зла?

Под натиском нулей, а не значимых чисел,

                   цивилизация в геометрической прогрессии

                                               ловчит и подличает

перед истиной,

выставляя иконы золотых телец

                                          вместо канонических святых.

В эре нулей захлебнулась и моя бесхитростная страна,

                            не заметив, как беспринципные нули

вместе с нахальными шестёрками убили СССР.

Велика и другая опасность:

                            эта шушера может обнулить и Землю.

Всё зависит от нашего терпенья.

Солнце понимающе кивает головой.

 

                   ***

 

Старость на прогулке

 

Растянуты в улыбке солнечные тротуары.

Оживлёно броуново движение людей

                                      магнитом суеты.

Вышел на прогулку человек старый –

изрядно потрёпанная записная книжка жизни,

объект будущей тризны

                   смерти в вечности гулкой.

Он ведёт на поводке прогулки

                                  спокойствие белой масти,

украшенное

             незатейливым ошейником созерцания.

У старости продырявлена кошёлка страсти.

Бледные, как лимонные дольки, воспоминания

чаще и чаще мучают

                   его малоспособный мозг,

ноет привычной болью

                                      каждый несомый член –

всё тело неутомимо платит за прошлое

                                                           неустойку.

Антитеза цветенья – тлен,

                      первая – малость, вторая вечность.

И ветка, как немая рука,

               машет старости прошедшей невпопад.

Философски скептичен тёмных окон взгляд,

и между ними смех ребёнка –

                                               сама беспечность.

 

                   ***

 

Чёрное колесо

 

Сторожем и палачом

         из неведомых времён и далей

оно катится,

            забавляясь вращением вселенной.

За ним ни пыли, ни звуков,

         ни спины возницы,

                   ни следов подков.

Одна пугающая тень,

напоминающая отпечаток то ли гордыни,

                                      то ли тоски.

Куда катится круглая тайна

         и с каким загадочным грузом –

никто не спросит, никто не ответит.

Не ведом покой мелькающим спицам.

Стоящие на пути несущейся смерти

солнца разбегаются врассыпную,

созвездия вытягиваются в пальцы страха.

Безжалостный обод разрезает и крошит

обречённые звёздные тела.

Бессмысленно молить о пощаде

и помощи не откуда ждать.

Земле,

         беспечной в лучах родного солнца,

мало верится в свою участь под колесом.

Как бирюзовой бусинке на бухарской мостовой

                            под кибиткой Чингисхана.

Одна из мириадов простушек,

         принимающая за сказку быль.

У колеса всё выверено и учтёно:

                   начало пути сольётся с концом,

                   бесконечная дорога станет кольцом,

                   растянутые мгновенья

                   высветят спицы из тени –

                   и мелькнёт снова первая верста.

Успеем ли увидеть вдали

рисунок странного креста

за пылью размолотой земли?

Или кто-то отодвинет нас от гибельной дороги?

Возможно, не свои, а чужие помогут боги…

 

                   ***

 

Овечья свадьба

 

Снова праздник,

снова жертвоприношение солнечного руна,

снова благословенная  «овечья свадьба»!

С весёлым хрустом острые лезвия

снимают с овец пышную красоту,

                   словно коса росную траву.

Стриженные и оттого похудевшие

овцы напоминают то девочек-подростков,

то новобранцев перед первой солдатской баней.

Гордый баран без величественной шубы

выглядит жалким и неказистым,

                   будто его только что выхолостили.

Овцы удивлённо таращатся друг на друга

и неумолчно блеют, точно дразнятся.

Шум, лёгкая ругань, запахи пота, шерсти,

приятная истома усталости,

но во всём будничном праздничный настрой.

После будет скромное застолье,

будут песни, разговоры, снова песни.

Ах, как мамы красиво пели!

Их чистое многоголосье искренностью

сжимало и наши, молодых шалопаев, сердца.

Нет, чтобы выучить и запомнить те песни!

Стеснялись. А кого и чего?

Как было бы хорошо, шагая полевой тропинкой,

запеть старинную, пращуров, песню,

доставить им и себе удовольствие,

песней проветрить и очистить себя

                                      до глубины души,

не стыдясь набегающих слёз!

Поди же ты, не умею, потому и корю себя.

Не зря ошибки молодости нас гнетут всю жизнь.

Ах, как мамы красиво пели

в те далёкие счастливые годы!..

Не их ли голоса я слышу в трелях соловья,

поющего в нашем заброшенном саду?

И мне ли не знать:

на моём лугу убывающего счастья

больше не развернётся та  «овечья свадьба».

Да и кому её затевать?

 

                   ***

 

Диагностика тишины

 

Никто не диагностировал тишину

                            в полном объёме,

выявляя её суть и отклонения

от нафантазированной формы.

Я обмазываюсь с ног до головы

обычной тишиной, как лечебной грязью,

чтобы постичь мгновенья

несбыточного покоя.

Становясь тише тишины,

слышу её сердцебиенье –

чёткое, ровное, полное

(она не страдает  «кардиями»).

В моём состоянии она осязаема:

я сжимаю её до хруста в суставах,

и она сочится сквозь пальцы,

                                      как вода,

как песок, –

                   ленивый дубликат времени.

Тишина заполняет

         землю, воду, небо,

чтобы при надобности воспроизвести звуки жизни.

Постигая тишину,

                   я воспринимаю её

как праматерь триединого Бога,

ожесточённую соперницу хаоса.

Сколько сравнений о тишине шепчет мне в ухо

рядом стоящее время –

                                      рабочая,

                                      чёрная,

                                      вдовая…

Мне никогда не испить кристальной тишины.

Она кончилась вместе с живой водой

                            и молодильными яблоками.

Это заповедная зона хаоса.

Его раздражает и малюсенькая тишина,

                                      тишина смерти –

                   всего щелчок взводимого курка,

         за которым прячется небытие.

Я в родстве с тишиной через своё

                            генетическое одиночество.

Легко ли идти одному из глубины веков

навстречу лучам своего позднего солнца

и нести привет опального Овидия?

Спросите у не раскрываемой тишины.

 

                   ***

 

Осеннее

 

Ты смотришь ушедшему лету в спину,

будто провожаешь взглядом прелестную незнакомку,

         которой и дела нет до твоего вожделённого взгляда.

 

Ты сравниваешь голубизну неба с мудростью любви

или на крайний случай с глазами земного бога,

         ибо в нём в минуты отчаяния ищешь опору.

 

Ты веришь, что у осени скверный характер,

поэтому она часто хмурая и какая-то неприбранная.

 

Ты понимаешь свою неспособность повелевать временем

                            и печалишься по пустякам,

как, например, порывистый листопад

или банальный клин журавлей на декорации грусти.

 

Ты пугаешься сновидений в темноте пустых ночей,

         веря предсказаниям сердца и предисловию смерти.

 

Ты философствуешь от скуки с самим собой,

                                      не раскрывая рта,

всё поручая противоречиям,

                   что бескровно побеждают друг друга.

 

Ты удивляешься серьёзным фразам ребёнка,

                   точно впервые слышишь голос истины,

         произнесённой не тобой.

 

Ты облекаешь на безмолвие

                   тихую радость осветлённых мыслей,

боясь,

         что они сломаются в непримиримом споре.

 

Ты мнишь себя великим на собственной планете тщеславия,

         признавая хвалу тишины и аплодисменты лжи.

 

Ты снова и снова возвращаешься к мыслям об осени

         и скрупулёзно изучаешь её со всех сторон,

словно это придаёт тебе силы,

                   не свойственные миражам,

и учит вникать в радугу жизни.

 

                   ***

 

                   ***

 

Я исполнял тогда обязанности

                                      личного бога,

постоянно наблюдая за собой.

Кем я был в те восходящие годы,

когда смерть не предлагала дружбы,

ни родным, ни друзьям?

Да обычным ангелом,

с повадками весёлого пьяного чёрта,

которому ещё не наставили рога!

Я был счастлив, что моя деревня

была пупом вселенной,

и жители её были ангелами без нимбов,

но в каждом, втихаря, куролесил чертёнок.

Жизнь текла, как в неизвестном раю

или швейцарской пасторали:

любили, пили, работали с потом и без пота,

паскудили слегка, тосковали по несбыточному.

Мы жили в обнимку с полями,

рекой, землёй, небом, лугами,

смиренной скотиной.

И я всю жизнь скучаю по тому раю.

                   ***

 

Минорная пустота

 

Гололёд.

               Пустота сожрала стены.

               Улицы провалились в пустоту.

               Пустота заменила город.

Вокруг пустоты – изморозь легчайших радуг.

От страха в инее спрятались

                            трусливые деревья.

В картине пренебрежения бесплатной свободой

есть что-то русское:

в скользкой пустоте тщательно подобранная ложь

стоит на карачках и пьяно матерится.

Загнанный пустотою мозг спотыкается об имена и даты,

вселяя цепенеющий страх в язычника:

                   тому повсюду мерещатся боги.

Им пустота нипочём.

Они знают – слёзы сортируются по искренности,

                     у горизонта слегка кривая улыбка,

                     и самый твёрдый народ выветривается,

                                      словно утёс над бездной,

и память о нём теряется в эхе тысячелетий.

После демографических и лингвистических смертей

историки начинают слёзные причитания, –

якобы у приличной бедности

         остались одни праздники на обочине;

         политический оргазм губит законы;

         человечество – залежалая мумия…

В пустоте моих вопросов вязнет упрёк,

         брошенный некогда заносчивым другом:

в чём смысл твоей железной воли,

                   если она – вместилище твоего горя?

Не дано мне знать притязаний презрительной судьбы,

что наступит раньше –

         следующий день или следующая жизнь?

Как тройка взмыленных коней,

         выносит воля меня из пустоты.

В пустоте остаётся один гололёд.

Без меня.

 

                   ***

 

 

Агроном

 

                                               Николаю Кузину     

 

Ничто не проходит мимо его пристального взгляда,

взгляда одновременно часовщика и художника,

                                                           довольного работой.

Ему нравится создаваемый им колоритный пейзаж,

изделие штучное, прямо скажем, филигранное,

достойное всяческих похвал из разных уст.

Это по его спокойной команде

ложатся семена доверительно в землю,

и она скоро покажет свой чудесный талант:

поля, что сегодня напоминают

                                       наших послевоенных мам

                                             в чёрных плюшевых жакетках,

через две недели оденутся в платья цвета изумруд.

Потом, вдосталь напоённые солнцем и дождями,

до блеска протёртые чистыми ветрами,

они преобразятся,

как неуклюжий птенец в очаровательного лебедя,

и предстанут во всей красе,

                        заставляющей разум неметь от восхищенья.

До отлёта  перепелов тучные колосья снова

превратятся в золотую россыпь тяжёлых зёрен,

приятно струясь сквозь пальцы.

И запах хлеба,

                       смешанный с запахами машин, пота и земли,

заполнит окоём как хорошей новостью о богатом  урожае.

Автору победы не выпадут громкие аплодисменты,

его не вознесут до небес, не увенчают лавровым венком,

не поставят на родине памятник,

да ему и  привычнее без славы, чем со славой.

Таков удел атлантов,

                      на плечах которых надёжно держится жизнь.

 

                   ***

 

Дневниковая запись

 

                                                             Г.И. Бабаеву

 

Ничего космического, Геннадий Иванович,

в твоё пятилетнее отсутствие в жизни

как говаривали древние, не произошло.

На Каратаевском мысу вырос дворец хана,

чего стеснялись в царское время сделать

русские помещики, жившие тут неподалёку.

И теперь мыс выглядит, как жирная жопа

со спелым чирьем на самом видном месте.

Но хан доволен: вместе с апайкой они

на  электромобиле  из верхнего дворца

ездят с охраной в нижний – помыться в бане.

Чтобы местные мужики не тревожили хана

шумом моторок, прорыли прямой канал 

на Волгу от реки через Мартышкино озеро.

Зря в советское время смеялись над Марксом,

очень и очень прозорливым оказался еврей!

В армагедонную жару прошлым летом

Волга обмелела до бурлацкой гальки,

ещё немного – и показалось бы старое русло.

В Камском у кладбища новый участок:

народ мрёт, словно соревнуясь, кто быстрей,

и впереди, как всегда, идёт молодёжь.

Человечество и Россия по-прежнему живут

между правдой и ложью в ожидании перемен.

По-русски это называется жить как на вокзале.

У нас два тщеславных безродных мужичка

поочередно дурят и без того обдуренный

народ новыми побасёнками о райской жизни.

И он, охмурённый, верит вранью, верит,

словно забыл хрущёвский хлёсткий урок,

готов залезть в урны вместо бюллетеней,

лишь бы парочка кремлёвских куплетистов

и дальше вешала ему на уши лапшу!

В экономике две выручалки – нефть и газ,

промышленность и село – изгои до сих пор.

Правда, носки научились делать почти

как импортные – не садятся после стирки…

 

Здесь запись в дневнике обрывается.

 

                   ***

 

        

 

Прощай, брат!..

 

                            Светлой памяти Юрия Буданова,

                                               настоящего русского полковника,

                                                                                       посвящается

 

Прощай, брат!..

Последний салют над тобой

звучит как вопрос прямой наводкой:

почему с молчаливого согласия власти

героев, спасших родину от новой чумы,

покрывают бесчестьем и позором,

бросают в них камни, валяют в дерьме и убивают –

                                                         одного за другим,

словно они исчадие ада?

 

Будто они самовольно, без приказа свыше,

развязали эти непонятные войны,

когда к яйцам кремля была подвешена лимонка

с вынутой чекой,

и теперь на них, как на стрелочников, вешают

и девушек-снайперов,

и сожжённые непокорные аулы,

и мир, расстрелянный из-за угла.

У подлой власти всегда оправдана надежда на военных:

они и преданные согласно уставу промолчат

и обиду унесут с собой.

 

Прощай, брат!..

Отгремели твои бои, сея со смертью справедливость.

Твой танк ушёл на переплавку,

как старая лошадь на убой.

Пусть дела далеко не закончены,

жизнь твоя на земле завершена,

и ты в недоумении разглядываешь смерть.

В небесном воинстве редкая радость –

в нём одной душой отважной стало больше.

 

                   ***

 

Непостижимое

 

Зачем обманывать меня бессмертьем,

если вокруг законы разрушенья

сортируют по живучести атомы,

как ночь сортирует остатки сна.

Представительно, в сладком обмане,

под надзором подчинённых божков

умирают сны, едва проснёшься,

а многие мертвы до пробужденья.

Я всё же не глуп до омерзенья,

и память мою никак не обмануть –

ушли родители, старые соседи,

верные друзья, часть врагов,

исчезают тихо деревни, дороги,

ручьи, леса и огромные поля –

и всё безвозвратно, безвозвратно…

Мне мой бог подробно ответил,

почему вселенная не больше меня

и по срокам ничуть не долговечней.

В его простых словах убежденье –

для живых до бесплотности своей, –

словно указующий на дорогу посох,

на единственную к ответам дорогу.

Но получу ли я в конце пути

без всяких вывертов и загадок

ответ на поставленный вопрос –

где же моё спрятано бессмертье?

А если вдруг вместо слов молчанье,

разгадай его – раз слишком умён!

Неужели моя вечность таится

в разрушении до предельного конца,

когда атомы, сравнимые с солнцем,

превратятся в невидимые точки

и будут дальше делиться и мельчать,

и мечта человечья – просто мечта?

Как всё ясно с вечностью Кащея:

заяц, утка, яйцо, игла – и смерть…

 

                   ***

 

Не рождённые дети

 

Глаза не рождённых детей,

словно нива побитая градом.

Никто из нас не задумывается

о постоянной щербинке бытия.

Не рождённые дети –

немая кукушка в воздушном лесу

у формулы мучительного звука.

Испуганные облака прячут в белизне

размытую кровь,

ветер несёт запах невостребованной печали.

И тянется бесконечная река

младенческих тел,

никогда не шагавших по земле…

 

                   ***

 

Варианты  риска

 

Превращая жизнь в ожиданье,

ты становишься персонажем мелодрамы,

жертвой устоявшихся канонов,

донельзя слезливых и глуповатых.

Так тоскливей, дольше, но безопасней,

чем быть в жизни пулей на выбор

для единственного, может, выстрела.

Как отвергнутая любовь,

пуля не возвращается обратно,

только рикошетом, словно далёким взглядом,

обозревает своё начало,

держа цель в прищуре глаз.

Для нас, взращённых под грохот наковален

и гундёж лживых лекций натощак,

ожиданье считалось мещанским словом,

поэтому мы были нетерпеливы в желании

потрогать будущее своими руками

и сразу же вызнать его отношение к нам.

Нам, окрылённым строчками о Гренаде,

жизнь сама выбирала –

кому свободная пуля,

кому свинец неопределённых секунд, –

большинству предлагая первый вариант,

не сомневаясь в согласье…

 

                   ***

 

Соловьи любви

 

                                      Нине Кузнецовой

 

Соловьиные трели

над немеркнущей зарёю детства

снова воскрешают детские грёзы

моего первого появления

в зале свирепого бытия.

Я там, как маленький атом,

вбираемый молекулой жизни

в свой неповторимый круговорот,

заворожен неземным хоралом

сошедших с ума соловьёв.

В годы юношеской правды

соловьи как будто нарочно

заглушали посторонние звуки,

чтобы влюблённые пары,

ни о чём не беспокоясь,

могли слушать до рассвета

незабвенную песню любви.

Через время побед и падений

ярая соловьиная вьюга,

бушующая в цветущих садах,

подарила мне запоздалые вздохи

и сердца взволнованный стук,

возвращая сгоревшие мгновенья,

когда я касался не целованных губ.

 

                   ***

 

Бессонница                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                              

 

Одиноко мне в доме осеннем

и вдобавок не жду никого –

ни гостей – желанных и непрошеных,

ни верных надёжных друзей.

Гости желанные в краях далёких.

Там звёзды, говорят,  дешевле и ярче.

И жизни ничто не угрожает.

И молодость там вечная в подарок.

Непрошеные гости не зайдут –

для них двустволка висит на стене.

Друзья-товарищи мои незаметно

растаяли, как снежинки на ладони, –

ни писем, ни звонков.

Страна-то огромная,

в таких вселенских просторах

попробуй кого-нибудь отыскать!

Ни собачьего предупредительного лая.

Ни сверчка монотонное стрекотанье,

словно косилки на травном лугу.

Идёт по делам куда-то неспешно

толстая с одышкою луна.

Тишина по уставу сторожит

и лунный свет и себя.

И время, как китайская казнь,

медленно капает на мозги.

 

                   ***

 

Слово о поэте

 

В нищей стране с бандитской верхушкой

поэт – придурок, не умеющий жить.

Деньги и телеса, ненасытные до срама, –

вот вершина счастья и любви

тамошней знати, вышедшей недавно

из кодлы воров, убийц и прощелыг.

Зачем им бедного пророка

в гневе заломленные руки

и, как крапива, жгучие слова,

когда душа надёжно скрыта

под толстой коростой равнодушья,

и сердце, утонувшее в усладах,

разве сердцем назовёшь?

Пусть кричит себе на здоровье,

безумно губя и без того

свой короткий трудный век,

мало ли блаженных на Руси.

Да и может ли он один доказать

что-то неистребимому сонмищу иуд,

если это племя сволочное

Господа продало за бесценок

и тысячелетья держит человека

на поводке обычаев пещер?!

И всё равно из века в век

люди требуют от поэта слова,

полные  огненного света.

Человечеству всегда нужен новый свет,

как можно больше нового света,

чтобы прозрели глаза слепых рабов 

и мужеством наполнились их сердца,

и смогли они побрататься со свободой,

и справедливости отдать от суда́ ключи!

 

И поэт спешит помочь,

пока надежда не угасла

и не победила ночь...

 

                   ***

 

Советы

 

Уходя из дома,

не забывайте выключить электричество.

Уходя из гостей,

не забудьте поблагодарить их.

Уходя с работы,

не забудьте подумать о завтрашней работе.

Уходя из жизни,

не забудьте оставить ей добро.

 

                   ***

 

Танцы моего поколения

                                       

                Нине Макаровой

 

Годы шестидесятые.

    Космические.

                           Приподнятые.

Юности ясноокой сиреневые дни.

И танцы, притягательные  танцы,

                                    что любили без памяти мы.

Какие ди-джеи и электрогитары?!

Гармошки  Шуни Елантьева и Сани Аксёнова

     тогда заменяли нам и радиолу и магнитофон.

Ах, эти кнопочки белые,

ах, эти кнопочки чёрные,

меха раздувались,

как щёки трубача!

Под бегущими пальцами,

словно стрекозы, выпархивали звуки

вальса простого и  «дамского»,

медленного танго,

песен блатного розлива –

романтики тех лет.

И  «цыганочку»  с выходом, и вихрь твиста,

вдобавок к русской кадрили – чарльстон, –

всё мог умело и душевно

гармонист по просьбе сыграть.

А как дробили «сербиянку»

и плясали под частушки

с белозубою улыбкой до ушей!

Подростки – девчонки и мальчишки,

девушки и парни – в поре,

озорная поросль тех несытых лет, – 

как мы любили танцы, бесхитростные танцы,

                                      словами это не передать!

Именно там от смущённого взгляда

и прикосновения желанных рук

рождались чувства досель незнакомые,

что остались в памяти на десятки лет...

 

                   ***

 

Казённый мост

 

Он правой ладонью бьёт по ладони прошлого,

а левой – по ладони будущего, словно бы шутя,

он же им обоим по пути товарищ.

Его можно считать и книгой учёта памяти.

Эх, сколько чего он запомнил за длинную жизнь,

кто только не прошагал и не проехал по нему…

Тут мужики и бабы, крестьяне и мастеровые,

бурлаки и солдаты, разбойники и сыщики,

дети и старики, бары и барыни, нищие и богатые,

здоровые и больные, босые и обутые,

счастливые и обездоленные, телеги и кареты,

машины и тракторы невероятных марок…

С шиком через него возвращался в Менситово

на тарантасе с летних заработков мой дед Иван,

искусный пароходный цирульник, по легенде

постригший самого Фёдора Ивановича Шаляпина

Кто-то прошёл через него всего лишь раз

и исчез, как перелётная птица, за горизонтом,

а кто-то всё продолжает ступнями крутить землю.

Через него мужики уходили на Великую войну,

потом, победив, возвратились, как с тяжёлой

смертельной работы, как с любой войны – немногие.

По нему проходили мои молодые родители,

мои пращуры, о которых я ничего не знаю,

и я – то один, то с любимой, то с друзьями...

 

Придёт время, и я тоже отбуду через такой же мост

навсегда в предназначенную для всех вечность

и там, в цветущих садах Эдема, мне будут сниться

крупные краснопёрки, которые дразнили нас,

маленьких рыбаков в омуте под мостом,

но почему-то на крючок попадались очень редко…

 

Он как местный Нестор между временами –

бессмертный казённый мост

возле моей умирающей деревни…

____

Менситово – деревня моего детства.

Эдем – сады рая.

Нестор – легендарный летописец.

 

                        ***

 

Священный простор

 

Не ты первый и не последний,

кто завидует себе

за зрелище непревзойдённого величия,

красоты вселенский окоём,

         сущим дарованный тебе.

От колыбели до гроба

ты с ним неразлучен

и всегда вдвоём.

Он и бог, и ангел – опора из опор –

                   родины священный простор.

В нём твои –

                   и признание,

                   и укор,

                   и оценка самой высшей пробы.

Он лечит и ставит на ноги от хворей

и мучает неизбывной тоской,

         если ты в краях далёких

         и не в ладах с судьбой.

В облике вины, после скитаний,

 

 

 

         словно назойливое воспоминание,

ты возвращаешься к нему

и он,

всепрощающе и ласково,

встречает тебя как блудного сына

с любовью, присущей только ему.

Он незаметно с покровительственных высот,

                   как заслуженную награду,

в сердце твоё вселяет любовь,

         чтобы ты испытал рай земной

                   с привкусом ада.

Он – словно знамя великих побед,

         словно светоч потаённых надежд,

         словно клич дерзкой мечты,

и ты обязан во имя памяти тех,

                   кто мечтал о тебе,

сберечь его и вручить тем,

         о ком мечтаешь ты.

Предать его –

                   сжечь на костре родителей и Бога,

                   вдевать ноги дьявола в стремена,
                   стать пылью на вражеских дорогах,

                   проклятьем стать на все времена.

 

                   ***

 

***

 

Всевидящие мамины глаза,

скольжение зорь по щекам яблок,

одинокий крик гуся в ночи,

ликование спелой пшеницы,

твои бесконечно близкие губы –

всё это моя память припасла

на прощальный вздох.

 

                   ***

Категоризация
Размер: 
Верлибр
Статистика
Просмотрено гостями: 
0
Просмотрено пользователями: 
0




Нравится



StihoSlov чат

Необходимо зарегистрироваться и авторизоваться для того, чтобы отправлять сообщения в чат!

Нравится StihoSlov? Щелкай Like!